Лаборатория Дубльвэ - Страница 9

Повернувшись к шоферу, Нина спросила его:

– Чем вы занимаетесь, товарищ?

Шофер серьезно ответил:

– Веду машину.

«Не сообразил», – подумала Нина. А ведь ее вопрос так прост и понятен. Разве современный человек не многогранен по своей культуре, запросам, интересам, занятиям? Вот, например, колхозник Зорин – прекрасный астроном: недавно он открыл новую переменную звезду; Габрилович – математик с мировым именем, одновременно отличный скрипач; про Лаврова рассказывают, что он виртуоз работы на токарном станке… А уж о людях вроде шоферов и вагоновожатых, голова которых в свободное от работы время не слишком занята заботами основной профессии, – о них и говорить не приходится. Все они имеют «вторую жизнь», какие-то другие интересы. А руль – это ясно. Об этом и спрашивать нечего. Нет, ты мне скажи, что еще, помимо руля, наполняет твою жизнь…

– А вы чем занимаетесь? – неожиданно спросил шофер.

– Стихи пишу, – полунасмешливо, полусерьезно отозвалась Нина.

– Нет, правда?

– К сожалению, правда, – ответила Нина уже с некоторым смущением. – Я только никому об этом не говорю. Вот вам сказала: ведь вы случайный собеседник…

– Стихи! Это же очень интересно. Быть может, и сонеты пишете?

– Пишу. Отвратительные… и знаю, что плохо, а тянет.

– Может быть, не так уж плохо, – сказал шофер. – Прочитайте что-нибудь на память.

– А вы понимаете в этом деле? – спросила Нина.

– Немножко понимаю. В итальянских сонетах эпохи Ренессанса, во всяком случае, неплохо разбираюсь.

И шофер, наконец, рассказал, чем он занимается: уже много лет он увлекается историей искусств; его специальность – эпоха Возрождения.

– Несколько моих работ о флорентийских художниках – мастерах раннего Возрождения – уже напечатано… Сколько радости дает искусство! Прочитайте же мне одно из ваших стихотворений. Если можно, сонет.

– Как-нибудь в другой раз… по телефону!

И они обменялись номерами телефонов.

Машина въезжала в пределы старого города. Нина попросила шофера проехать по проспекту 25 Октября. Уже давненько не заглядывала она сюда.

Новое время наложило свою печать и на проспект 25 Октября. Давно исчезли паутина проводов и «аллеи столбов», исчезли грохочущие трамваи и даже троллейбусы. Только бесшумные двухэтажные автобусы и авто на аккумуляторах двигались по улицам, а возле тротуаров медленно катились удобные одноместные кресла-самоходы – любимый способ выезда в город пожилых людей, одиноких старух и стариков пенсионеров. Молодые люди скользили по тротуарам на автороликах – этот способ передвижения был изобретен совсем недавно.

Стены домов солнечной стороны были выложены блестящими полированными листами из нержавеющего металлического сплава. Летом эти листы время от времени промывались. Из того же полированного, и блестящего, как стекло, металла были сделаны прожекторы, укрепленные на краю крыши. Особые механизмы передвигали эти рефлекторы вслед за солнцем. Таким образом, в солнечные дни рефлекторы отражали солнечные лучи прямо в окна домов теневой стороны.

Перед Ниной открылся Кировский проспект. Он мало изменился. Только кое-где на месте старых неуклюжих «доходных» домов появились новые здания, выстроенные по проектам талантливого архитектора Марии Титовой.

Пластмассовая мостовая проспекта не была разделена цветными полосами и аллеями. Большие деревья росли только по краям проспекта, вдоль тротуаров. Не было здесь и подземных тоннелей для поворота и перехода с полосы одной скорости на другую. Шоферу пришлось, озираясь налево, повернуть машину поперек улицы и переехать на противоположную сторону, к № 26/28.

– Я буду ждать вашего звонка! – крикнул шофер, провожая Нину глазами. Так хотелось узнать ее имя, но… побоялся, что девушке не понравится такая навязчивость.

* * *

Дверь автоматически открылась перед Ниной. Она вошла в просторную переднюю, и тотчас же где-то под верхним карнизом вспыхнул свет.

Семья Лавровых, очевидно, была довольно большая. На паркетном полу, в углу возле зеркала, стояло несколько пар электророликов разных размеров, а возле окна – «стариковское» электрокресло.

На вешалке висели пальто и непромокаемые плащи из «стеклянной шерсти», мягкие, белые, отливающие серебром.

Из внутренних комнат в переднюю донесся разноголосый собачий лай. Чей-то резкий, крикливый голос картаво спрашивал:

– То там? То там? То там?

– Это я, Никитина!

В переднюю вбежали две белые собачки. Вслед за ними, мягко переступая с ноги на ногу, вошли леопард и молодая львица, крадущейся походкой приблизились к Нине и начали обнюхивать ее.

– Вадик! Зачем ты выпустил Найфа и Пойнт? Они могут испугать… послышался из внутренних комнат женский голос.

– То там? То там? То там? – монотонно кричал картавый голос.

– Они сами, бабушка! – И в переднюю быстро вошел черноглазый мальчик лет восьми, с бронзовым от загара лицом, в белой рубашке с короткими рукавами и в штанишках по колени. Мальчик вежливо поздоровался и спросил, не напугали ли Нину звери.

– Дедушка просит вас в столовую… Идем, Пойнт, Найф! – Мальчик ухватил львицу за клок мягкой шерсти и пошел вперед; маленькие собаки убежали; леопард следовал за Ниной, замыкая шествие и как бы отрезая девушке путь к отступлению.

Так, торжественным цугом, вошли они в столовую.

Эта комната, с тремя окнами и гардинами на них, казалась уголком музея старого быта и культуры. Она переносила посетителя в прошлое, лет на сто назад. Тяжелая мебель черного дуба с резными украшениями, огромный буфет, стулья с высокими спинками. Возле окон и на подоконниках цветы в горшках, на стенах – клетки с птицами, в углу – большая клетка серого попугая, все еще продолжавшего выкрикивать свое «то там?».